Да, я там родился, но жил только до четырех лет.

Нет. Мой отец работал в British European Airways, его перевели в Мюнхен — и вся семья переехала вместе с ним сначала туда, потом в Англию, где он устроился работать в Lufthansa, а затем в Пакистан. После трех лет в Карачи мы переехали в Дюссельдорф.

Сначала Дюссельдорф был только временным вариантом до переезда в Америку, но в семье случилось несчастье — отец заболел и умер в Дюссельдорфе. Так мы с мамой и братом остались там жить. Через десять лет я окончио там школу и гражданскую службу.

Да, все эти путешествия, разные страны и культуры повлияли на меня — сложно представить, как сложилась бы моя жизнь, если бы я рос только в Германии.

Тогда, в 1960-е, я еще не был с ним знаком. Я играл в любительской группе Spirits of Sound. Мы начинали с перепевок поп-музыки, потом начали добавлять немного собственных идей, но к 1970-му я потерял интерес к копированию других музыкантов. Я очень хотел нащупать собственный подход к музыке, мне необходимы были перемены. Я проходил альтернативную службу «по убеждениям» и чувствовал себя довольно одиноким в поиске новой музыки, свободной от клише англо-американской традиции. И по чистой случайности я оказался в студии Kraftwerk в начале 1971 года. Один парень, проходивший со мной гражданскую службу, тоже был гитаристом и получил приглашение поучаствовать в записи в студии Kraftwerk — кажется, для какого-то фильма. Он позвал меня с собой. Сначала я хотел пойти домой к своей девушке, но потом передумал и отправился в студию. Сначала я подумал, что Kraftwerk это очень странное название для группы, но как только начал джемить с Ральфом Хюттером, осознал, что не так одинок в музыкальных вкусах. У нас было полное совпадение представлений о гармонии и мелодии. Все в студии заметили, что происходит что-то особенное, и так все и началось.

Я довольно четко помню, как Клаус и Флориан сидели на диване и слушали, и, кажется, им нравился этот джем так же, как и нам с Ральфом — поэтому мы обменялись телефонами. Через две недели мне позвонил Флориан и спросил, не хочу ли я присоединиться к ним на пару концертов. Я был в шоке. Самое странное было в том, что Ральф Хюттер, который меня с ними познакомил, ровно в то же время решил уйти из группы и вернуться в университет. Впрочем, с Флорианом и Клаусом мы быстро сработались. Мы сыграли несколько действительно мощных концертов вместе. Это была грубая, импровизированная музыка. Каждая песня начиналась тихо и осторожно, а заканчивались драматичным финалом — искры летели.

Я могу рассказать историю, которая очень характеризует Клауса и его решительность. Клаус играл на сломанных тарелках, не знаю — по музыкальным причинам или у него просто не было денег на новые. В общем, мы играли концерт Kraftwerk, я как обычно смотрел себе под ноги, погрузившись в звук. Внезапно я почувствовал что-то странное и посмотрел на толпу. Люди стояли как вкопанные и смотрели на нас с выпученными глазами. Тогда я заметил, что Клаус в горячке порезался о тарелку. Из руки хлестала кровь по всей сцене, но он ни на секунду не перестал играть. Это много говорит о его страсти к музыке. Я не знаю больше ударников, которые играли бы с такой же преданностью. Я тогда вроде бы сказал: «Подожди секунду, я перемотаю порез», — но Клаус даже не думал останавливаться. Такое отношение впечатлило меня, но, к сожалению, его безразличие распространялось и на отношения с людьми.

Спустя годы у нас начались сложные времена — своим эгоизмом он заработал много врагов. Но в начале карьеры его эксцентризм служил богатым источником творческого вдохновения. Это слышно даже на записях вроде трека «Hero». Для меня это один из самых ярких примеров творческой экспрессии Клауса. У него тогда все было сложно — он расстался с девушкой, жизнь не складывалась в финансовом плане. После записи фоновых дорожек для «Hero» Клаус пошел в будку звукозаписи, мы включили запись и он начал петь — точнее, это было не пение, он просто выдавливал все это из себя. Я помню как мы с Конни переглянулись — каждый из нас понимал, что это именно то, что нужно. Потом Клаус пытался переписать вокал в более внятной манере, но энергии первоначальной записи уже не было. Ему была свойственна эта готовность выворачивать себя наизнанку.

Нет [смеется], мы всегда полагались на наше умение импровизировать. Вы должны понимать, что в то время у нас не было домашних звукозаписывающих устройств, не говоря о компьютерах. У меня был только кассетный рекордер, кажется моно. С его помощью я мог записать мелодию или какие-то звуки, но мы с Клаусом никогда не «работали» над музыкой. Вся музыка NEU! создавалась прямо в студии, вместе с Конни Планком в роли второго продюсера, конечно же. Это человек, которого нельзя забывать, потому что он внес огромный вклад в успех наших записей — при помощи своего понимания музыки, творчества и желания участвовать в самых странных экспериментах. Мы с Клаусом приходили в студию с простой идеей, как, например, в случае с песней «Hallogallo». Мы всегда сначала записывали основные части вместе, Клаус на ударных, я на гитаре или басу. Когда результат нас устраивал, мы приступали к овердабам, записывая их каждый по очереди. Работа над «Hallogallo» была совершенно спонтанным процессом. По чистой случайности у меня получился удивительный фидбэк на гитаре, благодаря которому удалось добиться таких длинных нот. В какой-то момент, пока я был в комнате записи, Конни запустил кассету в обратную сторону. Проигранная задом наперед музыка подсказала мне еще несколько мелодий. Затем все эти отдельные дорожки были тщательно собраны вместе Конни Планком, который подчеркивал лучшие моменты.

Да, совершенно верно. Но не стоит забывать, что в то время у него не было сложного студийного оборудования для эффектов — это делает его заслуги еще более впечатляющими. Он создавал стереоэффект, организуя инструменты в определенном порядке. У него была потрясающая дирижерская память. Чтобы объяснить, что делал Конни, нужно рассказать подробнее. Он не был себе на уме, он хорошо чувствовал замысел музыкантов и старался поддерживать его. В одном интервью он скромно сравнил свою роль с профессией акушера. Он видел свою цель в создании идеальных условий музыкантов.

Нет, так нельзя сказать. Он не участвовал в сочинении музыки, но он был равноправным участником продакшен-команды. Конни помогал нам преодолевать барьеры, которые мы сами перед собой ставили. Он не был таким продюсером, который считает музыкантов просто инструментами в своих руках. Конни, Клаус и я были идеальной командой. Мы не смогли бы выпускать альбомы без Конни, а ему нужны были мы для того, чтобы создавать новый звук без оглядки на стандарты поп-музыки. Вообще мы были студийным проектом и никогда не называли NEU! группой. Но в конце концов это просто слова. NEU! был дуэтом музыкантов, дополняющих друг друга. Клаус и я понимали, что у каждого есть уникальные качества, составляющие проект.

Нет, потому что Конни открыл свою студию только в 1974. NEU! '75 был записан в его студии возле Бонна, а также множество альбомов наших последующих проектов. Но первые две пластинки NEU! были записаны в Windrose Dumont Studio в Гамбурге. Нам приходилось работать в изнурительные ночные смены, потому что по ночам аренда студии была дешевле. Денег было мало... Другой важный момент по поводу Конни — он делил с нами финансовые риски.

Да, мы скинулись все трое и такие, «Окей, хватает на неделю в студии».

Никто не мог предсказать, что в итоге получится. Хотя мы несколько раз выступили вместе с Kraftwerk — веселое было время — никто не мог гарантировать, что NEU! станет успешным проектом, ни в финансовом, ни в творческом смысле. Не было даже уверенности, что у нас получится записать хоть какой-то приемлемый материал.

Клаус его сделал. Альбом был готов и нам нужно было название для проекта. У меня не было совершенно никаких идей. У Клауса был опыт в рекламной индустрии. Он решил, что NEU! будет бросаться в глаза на витрине магазина с пластинками. Я помню, как подумал, что такое название будет слишком холодным для моей музыки. Кроме того я был не очень доволен коммерциализацией. В любом случае, я не смог придумать ничего лучше, поэтому мы сошлись на NEU! Я до сих пор помню, как он выводит эти буквы краской на полу.

Всегда сложно сравнивать разные периоды. Я согласен, что сегодня сложно найти музыку, которой никто еще не занимался. Но в то же время я считаю, что настоящее движение в сторону инновации всегда требует преодоления героев прошлого. Так что сейчас это так же возможно, как и в наше время.

В то время, в начале 1970-х, я радикально отказался от всех структур и клише англо-американской музыки. Каждая отдельная нота должна иметь значение. Никаких быстрых переборов струн, никакого смешения нот. Я хотел начать с нуля и найти собственный музыкальный язык. Все новые элементы, которые я добавлял в свою музыку, были результатом тщательного анализа.

Со временем я стал более расслаблен, но неизменным осталось мое желание избежать влияния других музыкантов. Это был долгий путь, и он до сих пор продолжается — предстоит еще много открытий.